Александр Кудрявцев - Я в Лиссабоне. Не одна[сборник]

В сарае пахло сеном и кроликами. Ира — хозяйка этих пушистых созданий — со знающим видом раскладывала в клетках пучки травы, распределяя, кому сколько достанется. А мы тем временем разобрали кроликов, теребя их за ушки, дергая за лапки, прижимали и любовно тискали то ли от разрывающей детскую душу любви к этим пушистым зверькам, то ли от летнего солнечного дня, в котором все вокруг было прекрасным.

— Катя, ты чувствуешь?

— Что?

— Ну, когда прижимаешь кролика?

— Ты чего?

— Ну я не знаю. Вот ты своего Богдана любишь?

— Да.

— А как?

— Не знаю. Люблю, и все. Он такой классный, у него волосы светлые, как мне нравится, и глаза голубые. Он так смотрит на меня…

— А ты представь себе, что тебя запер в высоком замке злой страшный Дэв, и ты ждешь, когда твой Богдан примчится тебя спасать.

— Ага.

— Ну что, давайте, девчонки. Ира, ты закончила? Бери веревки, Лена, возьми перышки и пошли за сарай. Ира, а дома кто-то есть?

— Тетя, но она с Танечкой сидит, сюда не придет.

Дверь сарая со скрипом закрылась, в темноте сверкали кроличьи глаза, и слышен был хруст жующих зверьков.

Мы зажмурились от ударившего в глаза полуденного солнца, прошли вдоль огорода и скрылись за сараем.

— Ну что, сегодня принцессой будешь ты, Катя?

— Да, я буду.

Ленка начала хихикать.

— Ленка, а ты когда?

— Я боюсь, вдруг кто-то увидит.

— Да никто не увидит. Соседи на работе, тетя Вита с малой сидит. А если даже кто-то будет идти, мы услышим. Сразу Тимка залает, ты же его знаешь, — сказала Ира.

— Лена, все равно пойти больше некуда, у Иры лучше всего — двор большой и сарай за огородом.

— Ладно, Катя, раздевайся и залазь на лестницу, мы тебя будем привязывать. Ленка потом.

Катя быстро задрала легкое ситцевое платьице — голова, как обычно, застряла, — но я ей помогла его стянуть. Волосы растрепались, синие Катькины глаза вспыхнули каким-то огоньком изнутри, и ее румяное загорелое личико с веснушками на носу приобрело таинственное выражение.

— Слушай, Катя, ты принцесса, — Мой голос изменился, я начала говорить тихо и как-то глубоко и протяжно. — Тебя забрал Дэв и начинает пытать.

Катя поднялась по приставленной к сараю лестнице на пару перекладин. Ирка полезла вместе с ней, чтобы привязать ее руки веревками. Катя закрыла глаза, а когда открыла — она уже была пленницей злого Дэва.

— Ты будешь женой Дэва, — злобно щурила глаза Ира в роли слуги горного великана, затем подняла рукой подбородок пленницы и приблизилась к ней. Но Катя мотала головой из стороны в сторону. — Все равно будешь! И никто тебя не спасет, не жди. Потому что Дэв тут хозяин!

— Слуги, давайте пытать ее. Посмотрим, как долго она выдержит. — Мой голос был ледяным и властным.

Лена начала тихонько щекотать шею Кати перышком, а я пока наблюдала всю эту картину со стороны и поглядывала — не едет ли всадник, ну и на всякий случай — не идет ли кто со стороны огорода. Катя совсем уже вошла в роль. Она искоса посматривала на меня, иногда закатывая глаза — то ли от ужаса, то ли от наслаждения, иногда хихикала, когда Лена увлекалась игрой с перышком.

— Ну что, не едет? — деловито спросила Ира.

— Нет.

Пришло мое время. Я грозно и решительно приблизилась к извивающейся и раскрасневшейся от солнца и переживаний Кате, поднялась к ней. Пристально посмотрела в глаза, потом коснулась шеи, и рука стала медленно и нежно спускаться по загорелому девичьему телу. Мне нравился запах Кати: солнца, лета, травы, озерного песка. Я спустилась на перекладину ниже и почти уткнулась Кате в живот. Он втягивался и выпячивался, бедра еще не приобрели своего девичьего рельефа.

— Ну что, ты не передумала? Сдаешься?

Катя героически помотала головой.

— Все равно тебе некуда деваться.

Следующим движением я начала стягивать с жертвы трусики. Катя пыталась сопротивляться — и игра становилась еще более интересной. Девчонки замерли. Ирка на всякий случай выглянула из-за сарая, чтобы никого не было. Перышком я гладила живот, бедра, проскальзывала ниже по ногам, а потом снова поднималась, касаясь нежной детской промежности, которая спустя годы должна была превратиться в женское лоно. Катя сжимала ноги, но я их властно раскрывала. И вдруг Катя вроде бы очнулась.

— Вон он, едет, я слышу стук копыт!

Катя оттолкнула меня коленом.

— Это милый мой едет спасать меня, он отрубит тебе голову, проклятый Дэв!

Ира с Леной переглянулись, не зная, как действовать дальше, но тут залаял Тимка — и тут уже испугались мы все.

— Ой, девчонки, кто-то идет, отвяжите меня скорее, — завопила Катя.

Мы с Леной полезли отвязывать ее. Ирка выбежала глянуть, кто там идет.

— А, это тетя Вита с Танечкой вышли гулять. Ничего, она добрая.

Катя уже натягивала трусы, а я подавала ей платье.

Ленка шепнула Кате на ухо:

— Ну что, представляла своего Богдана?

— Ага. — Катька улыбнулась.

А Ленка заохала:

— Ой-ой-ой, мой Богданчик скачет меня спасать. Да в штаны бы наделал твой Богданчик.

— Дура ты, ничего ты не понимаешь! — Катя шлепнула Ленку по спине. Та увернулась — и мы все вместе побежали вдоль огорода.

Закатное солнце ласково касалось всего, что попадалось ему на пути: даже противного петуха, который клюнул меня прошлым летом, и у меня остался от этого шрам на коленке. Косые лучи пробирались сквозь листву шелковицы и падали ажурной сеткой на землю. Четыре пары сандалий и шлепанцев валялись под деревьями на уже подсушенной летним зноем траве. Здесь была целая посадка — больше десятка больших шелковичных деревьев означали плавный переход к «более лесным» деревьям. Никто не знает, кто их посадил, но, глядя на синие от ягод шелковицы руки и губы детей, было очевидно, что местная детвора была этому рада.

Подруги устроились на «своем» дереве. Тогда у каждой была своя ветка, своя коллекция открыток, своя история. Но шелковица объединяла их всех в одну игру, один дом на всех.

— Ира, ты принесла?

— Да, меняемся, как договаривались.

В моей коллекции появилась еще одна открытка из новой серии. Это были фотографии удивительно красивых горных пейзажей, я никогда не была в таких местах. Старинные храмы в горах — все это было сказочным, но я понимала, что это где-то есть на самом деле, что еще более будоражило мое воображение. Сейчас они были моими любимыми. Их мне меняет Ирка на восточные сказки, она хочет собрать целую серию. Мне их, конечно, жаль. Я долго их любила. Но восточные сказки уже стали моей частью…

«Шелковичные» девочки с синими губами и загорелыми ногами, которые выглядывали из-под листвы, выдавая убежище подруг, растягивали свою «дворовую». Постепенно темнело, и скоро всех «загонят» по домам, но пока они наслаждались теплым летним днем, пели песни, иногда рассказывали «страшилки», выдавали друг другу свои сокровенные тайны и, конечно же, мечтали. Будущее рисовалось теплыми летними тонами, легкими акварельными мазками. Никто тогда не мог себе представить даже в самых страшных историях, что Ира через несколько лет переживет групповое изнасилование совсем недалеко от наших мест, где мы собирали траву для кроликов, а еще через десять лет ее не станет — она совершит самоубийство, оставив двоих детей. Катя выйдет замуж, у нее появится сын, но через год выяснится, что он инвалид, муж бросит их, а через десять лет Катя умрет от рака матки. Как сложилась судьба Лены, где она, я не знаю… Шелковица наша за столько лет должна была вырасти, но почему-то она мне кажется такой маленькой. Вот моя ветка, а это ветка Иры, чуть выше — Кати, рядом — Лены.

— Катя, догони меня!

Я вздрогнула, обернулась. Девочка с синими от шелковицы губами спрыгнула с соседнего дерева, за ней — другая. И они помчались по тропинке наперегонки.

Элине исполнилось пятьдесят. В прошлом остались два брака. Оба бракованных. Каждый длился по семь лет, в перерыве между ними было еще семь, заполненных только любовниками, де Садом и Дюма-отцом в оригинале. В те времена любовники устраивали настоящее паломничество в ее однокомнатную квартиру на Войковской — приходили один за другим, и она прятала на самых высоких полках вазы с цветами, принесенными предыдущими. Никаких цветов, чтобы вновь прибывший не думал о соперниках. Чтобы не знал и не догадывался.

Де Сад и Дюма всегда были при ней. Прогуливались в пыльных камзолах из кухни в комнату и назад, задевали друг друга плечами — в тесной квартире было не развернуться, тростями с золотыми набалдашниками поглубже задвигали вазы на полках. Элина от них не таилась, пусть видят, как далеко продвинулась она в будуарной философии. А они ею гордились, даже Дюма, хотя ему самому удалась только «Виолетта».